Достижимое счастье.
Всего лишь два года прошло с момента выхода в свет предыдущей книги Наты Сучковой «Лирический герой». Размышляя в своё время над той книгой, я отметил для себя в качестве основного её мотива дисгармонию между «лирическим героем» (героиней) книги и окружающим пространством. В качестве выхода для героя поэтом предлагалось два варианта: или бегство из окружающей действительности, или попытка увидеть в нём-то чудесное, что скрыто от поверхностного взгляда. Как теперь мы видим, этот выбор был сделан…
Итак, вторая книга - «Деревенская проза». Вновь литературоведческий штамп в качестве названия. И вновь сама заштампованность такого словосочетания провоцирует пойти от противного и увидеть ту легчайшую поэзию, что стоит за ним.
Огромный сад, заросший сеткою-рабицей,
Какая летом попадёт в неё рыбица?
Какое яблочко тебе глянется,
Такое сразу в твою руку и снимется
И наполняется заря мёдом
И через край на землю сонную льётся,
И льдом подёрнется вода в вёдрах,
Пока от дома донесёшь от колодца.
(«Огромный сад, заросший сеткою-рабицей…»).
В книге и вправду очень много сказано о деревне. Очень много деталей, которые сделали бы честь любому роману писателя-деревенщика. Очень много узнаваемых персонажей. Дядя Валера пьет пиво возле бани, бабушки стирают бельё, рыбаки ловят рыбу, солдат в церкви разливает святую воду на Крещение. Много, много кого узнаваемого мы видим в этой книге…
Но этот мир не похож на мир «деревенщиков». Он чист и светел. В нём не ночевало зло. Все, буквально все люди в нём вызывают симпатию. И даже те детали, которые в жизни нам показались бы не симпатичными, попав под обаяние и магию этой книги, кажутся очень трогательными…
Такие же тонкие, с белою кожей –
тычинки и волоски,
берёзы, в которые тыкали ножик
и вдруг обнимали с тоски.
Свидетели бурных районных разборок –
нередких, увы, по пьяни,
свидетели громких ночных разговоров
и нюханий всякой дряни.
(«Я думала, их уже не существует…»).
Даже смерть здесь не вызывает ужаса. Она присутствует, но воспринимается как неотъемлемая часть жизни. Есть в этом отношении к смерти что-то от мандельштамовского «на свадьбу всех передушили кур…» - ещё одна сторона праздника. Да и небо близко – рукой подать, иногда в буквальном смысле.
Утром проснёшься - мурлыкает кот,
Свесилось небо в окошко,
А по нему потеряшка идёт
В розовых тоненьких рожках.
(«Ночью приснится тебе музей…»).
Игра с метафорами, которые сплошь и рядом превращаются в реальность, вообще, очень характерна для «Деревенской прозы». Радуги в руках у рыбаков, замерзший хлеб, над которым не властно время, святая крещенская вода, оборачивающаяся водой живой… Волшебный сказочный мир.
А на обед он с перчёною байкой смакует
ложку ухи, над которой парит благодать:
был здесь один, который поймал золотую
и отпустил: ну чего тут ещё желать?
(«Каждый рыбак сидит на своём сундуке…»).
Любимыми предметами в этом мире, судя по частоте их упоминаний, являются, кажется, облака. И молоко. Любимым занятием – стирка или мытьё, и, как следствие, сушка белья. И от самой книги веет чем-то таким, очень чистым, лёгким, белым и воздушным. В общем, мы видим, что «лирический герой» действительно отправился искать чуда и нашёл целую волшебную страну. Где не нужно стихов, где сама проза – поэзия.
Тем удивительнее, что и в этом беспечальном мире дребезжащими нотками нарастает конфликт. Сначала этому даже не придаёшь особого значения, будучи заворожён открывающимся зрелищем мировой гармонии… Но…
Когда бы он мог, она ела одни шоколадки,
солёная хрунка, зелёнкой набухшая ватка,
и ты никогда бы не сделал ей больно и сладко,
не больно – не больно, не сладко – не сладко - не сладко…
(«Когда твоя девушка спит, то её обнимает лисёнок…»).
Мотив скрытой за всем этим сказочным антуражем боли варьируется сразу в нескольких последних стихотворениях сборника. Присутствует и мотив ожидания кого-то третьего, призванного эту оболочку разбить. И появляется вопрос, что хочет поэт всем этим сказать? То, что даже в счастливом мире счастья не бывает без боли? Или что затянувшееся чудо перестаёт быть таковым? Или что поиск земного рая оборачивается со временем бегством от самого себя?
Ты мне говоришь: посмотри, у зимы в рукаве –
Невзрачный зайчишка, растрёпанный мех – балахон.
Что можно почувствовать в этом, прости, барахле,
Застёгнутом, тесном и толстом, как синтепон?
(«Ты мне говоришь: посмотри, у зимы в рукаве…»)।
Так нам открывается самый главный вопрос этой книги: возможно ли чудо? И бывает ли на свете беспечальное счастье?
Думаю, каждый, прочитавший «Деревенскую прозу», даст свой ответ.
P.S.
Необязательное послесловие।
В русской поэзии не редок мотив поиска некоей счастливой страны। Обычно это что-то, оставленное в далёком детстве, в прошлом, либо вообще нечто недостижимое. Мне кажется, образ такой страны у нас где-то на уровне национального менталитета.
Но эта страна всегда не здесь, не рядом. «Деревенская проза» на моей памяти - чуть ли не первая попытка воссоздать образ такой страны в текущей действительности, в режиме реального времени (хотя есть в ней и ностальгические нотки). Попытка очень убедительная, ощущения от неё были светлые и радостные. И тем удивительнее (действительно, удивительнее) для меня было признание невозможности достижения такой гармонии. Признание того, что воплотившееся чудо по факту оборачивается оболочкой, прячущей мир истинных чувств. Пока я не знаю, как к этому относится. Так ли это? Такая концовка для меня явилась неким шоком, что, впрочем, и является лучшим результатом от прочтения поэтического сборника.
Комментариев нет:
Отправить комментарий